– Лучше поклянитесь жизнью сына.
– Клянусь жизнью своего сына.
– Во-вторых, вы станете образцом для дам нашего Мира, спокойной, послушной и достойной доверия.
– Клянусь своей жизнью, и жизнью моего сына.
– В-третьих… третье может подождать, пока мы не узнаем, согласится ли моя сестра предоставить убежище той женщине, которую я вижу перед собой.
Третье условие касалось денег: как они будут поделены между двумя мамами-сан. Этот вопрос был разрешен удовлетворительно. Она договорилась о деньгах со своей соседкой, которая присматривала за ее сыном, и тайно посещала его каждые две недели утром того дня, когда у нее не было клиентов; ложь, которую она придумала для Мэйкин, не была совсем ложью, ибо в ее сердце он уже был отдан родителям своего отца.
Вскоре, как когда-то, она стала популярна, но не достаточно. Выплаты парикмахеру стали постоянными, как и массажистке и торговцу кимоно. Денег никогда не оставалось столько, чтобы их можно было откладывать. К этому времени правда о ее сыне была уже известна обеим мамам-сан, которые, разумеется, приставили к ней человека, который следил за ней, куда бы она ни пошла. Они никогда не заговаривали с ней о сыне, но все понимали и сочувствовали ей. Потом, однажды, ее мама-сан послала за ней и рассказала ей о гайдзине, который заплатит достаточно, заплатит вперед, чтобы обеспечить будущее ее сыну; этих денег хватит, чтобы кормить мальчика два года, по меньшей мере два года, и еще останется довольно, чтобы обеспечить его безопасную доставку в любое место, куда она должна его отправить.
Она с жадностью ухватилась за это предложение.
После первой ужасной ночи она хотела покончить с собой, настолько по-зверски он обошелся с нею. Но сколько она ни плакала и ни умоляла, Райко осталась непреклонной и не дала своего разрешения, ибо заранее предупредила ее, что этого нельзя будет делать по крайней мере месяц. По счастью, у нее было два дня, чтобы прийти в себя и спланировать новую оборонительную тактику в отношениях между ними. Эта тактика покорила Зверя, именно так она думала о нем, и изменила его на время. Теперь он стал мягче и много плакал и требовал удовлетворения страсти всеми мыслимыми способами, но под смиренными и любезными манерами она по-прежнему чувствовала жестокость, которая подспудно клокотала в нем, как лава, готовая прорваться на поверхность.
В тихом красивом саду Хинодэ ждала, сплошной комок нервов. Едва он постучит в ворота с улицы, ее майко прибежит предупредить ее. Время у нее еще было, поэтому она села в позу лотоса для медитации и ее разум растворился в дзэн. Вскоре она была готова.
Совокупление со Зверем было терпимым. Любопытно, как он отличается от нас, подумала она, сложен не так, как цивилизованный человек, чуть длиннее и толще, но совсем без той твердости и силы, которые присущи жителям Ниппона.
Он так отличается от Сина, гладкого, ласкового и такого сильного. Странно, в ее муже не было ничего от его предка-гайдзина, Андзина-сан, который, два с половиной века назад, принял имя Комода для своей второй семьи в Нагасаки – его первая семья жила в Идзу, где он строил корабли для своего господина, Сёгуна Торанаги.
Хвала всем богам за него. Благодаря ему в свое время появился на свет мой Син, и он был рожден самураем, так же как и наш сын.
Она счастливо улыбнулась. Ее сын уже почти три недели был в пути; двое слуг, сопровождавших его, были надежными людьми. Они уносили с собой кредитное обязательство, выписанное в Гъёкояме на имя матери Сина; этих денег должно было хватить почти на три года. Три года у ее сына будет еда и крыша над головой, как и у его дедушки с бабушкой.
Я обо всем позаботилась, с гордостью подумала она. Я выполнила свой долг по отношению к нашему сыну, Син-сама. Я защитила твою честь. Все устроено. Даже последний вопрос Райко, перед тем как мы оговорили последнее условие окончательного контракта со Зверем:
– Последнее, Хинодэ, что я должна сделать с вашим телом?
– Выбросьте его на навозную кучу, мне все равно, Райко-сан, оно уже обесчещено. Оставьте его собакам.
Книга четвертая
42
Иокогама
Вторник, 9 декабря
В предрассветных сумерках катер Струана отвалил от фрегата «Жемчужина» и на всех парах полетел к их причалу. Волны за его кормой были чистыми, он несся на полной скорости, дым из трубы лихо уходил вкось. Ветер был свежий, дул с берега, небо обложили облака, но к полудню оно должно было очиститься.
Бинокль боцмана был наведен на окна Струана. В них горел свет, но он не мог определить, у себя Струан или нет. Тут мотор кашлянул и заглох. Боцману показалось, что содержимое его мошонки подпрыгнуло и застряло у него в горле, все на катере перестали дышать. Через несколько секунд мотор заработал снова, но опять закашлял, потом заурчал, но теперь звук у него был какой-то хромой.
– Господь Вседержитель, Рупер, давай вниз, – прокричал он машинисту. – А вы все, сукины дети, тащите весла на палубу на тот случай, если мы встанем… Боже Милостивый, а у Макфэя аж дым из штанов валил, как он требовал, чтобы у нас все было в полном порядке… Рупер, – взревел он, – в чем там дело, черт меня подери, Рупер! Выводи давай! – Вновь он навел бинокль на окна. Как будто никого.
Но Струан был там, тоже глядя на катер в бинокль. Он не сводил с него глаз с того самого момента, как катер подошел к фрегату. Он выругался, потому что теперь отчетливо видел боцмана, а тот должен был сообразить, что на него смотрят, и легко мог бы подать ему знак, да или нет.
– Не его вина, клянусь Господом, – пробормотал он, – ты сам забыл уговориться с ним о сигнале. Идиот! Ладно, погода хорошая, ни с какой стороны ничто не предвещает шторма, да и в любом случае небольшой шторм не сможет повредить «Жемчужине». – Он перевел бинокль на флагман. Катер адмирала возвращался назад с фрегата. Должно быть, с ним был передан приказ.
Дверь позади него распахнулась. Легкой поступью вошел Чен, неся чашку чая, от которой поднимался пар.
– Здаластвуй, тайпэн. Ва-ша нет спать хейа, чай халосый чоп-чоп?
– Ай-й-йа! Сколько раз тебе повторять, чтобы ты разговаривал на языке цивилизованных людей, а не на пиджине. Или у тебя уши забиты испражнениями твоих предков, а мозги створожились?
Улыбка так и осталась приклеенной на лице Чена, но про себя он громко застонал. Он рассчитывал, что эта его тирада заставит Струана рассмеяться.
– Ай-й-йа, прошу прощения, – извинился он и добавил традиционное китайское приветствие, равнозначное «доброму утру»: – Кушали ли вы уже рис сегодня?